Эрих Фромм

Выдающийся психиатр и философ Эрих Фромм провел профессиональное исследование личности Гитлера и поставил диагноз: клинический случай некрофилии, крайняя степень психиатрического феномена, особенно опасная на соответствующем социально-экономическом фоне.

Термин "некрофилия" — то есть любовь к мертвым — употребляют обычно для описания явлений двух типов: 1) сексуальной некрофилии — влечения мужчины к мертвому женскому телу, предполагающего прямое соитие или половой контакт любого другого рода, и 2) асексуальной некрофилии — вообще влечения к трупам, стремления быть рядом с ними, смотреть на них, их касаться и в особенности их расчленять. Начав с рассмотрения примеров некрофилии в традиционном смысле, мы сможем затем легче перейти к обсуждению некрофильского характера — вещи гораздо менее очевидной.

Сообщения о случаях некрофилии встречаются довольно часто, главным образом в криминологической литературе и в работах о половых извращениях.

Наиболее полную подборку таких случаев можно найти в монографии одного из ведущих немецких криминологов Г. фон Гентига, целиком посвященной данной проблеме. (В Германии, как и во многих других странах, некрофилия рассматривается в уголовном праве как преступление).

Гентиг разделяет мнение других авторов — в частности, Т.Спэрри, — что некрофилия распространена гораздо шире, чем это принято считать. Однако, по понятным причинам, возможности удовлетворения этой пагубной страсти чрезвычайно ограниченны. Доступ к трупам и условиям для совершения извращенных действий имеются лишь у могильщиков и служителей моргов. Возможностями для совершения некрофильских актов несомненно располагают также убийцы, однако связь убийства и некрофилии по статистике является довольно редкой, и мы вряд ли найдем много представителей интересующего нас типа среди людей, относящихся к этой категории, за исключением, быть может, лишь некоторых случаев, классифицируемых как "убийство на сексуальной почве".

Еще одним проявлением некрофильского характера является убеждение, что все проблемы или конфликты можно решить только с применением силы. Это не означает, что ни при каких обстоятельствах нельзя применять силу. Но для некрофила характерна уверенность, что сила, насилие (или, как сказала Симона Вейль, "власть превращать человека в труп") является первым и последним решением в любой ситуации, что гордиев узел можно только рубить, но бесполезно аккуратно распутывать. На все жизненные проблемы некрофил всегда, в принципе, отвечает разрушением и никогда не действует созидательно, осторожно, бережно. Так, королева из "Алисы в Стране Чудес" на все отвечала репликой: "Отрубить ему голову!" Поэтому некрофил обычно не видит иных выходов, не требующих разрушения, и не понимает, что по большому счету насилие тщетно. Вспомним классическую ситуацию, когда царь Соломон рассудил двух женщин, предъявлявших свои права на ребенка. Он предложил разделить ребенка надвое, и та, что была истинной матерью, согласилась отдать его другой. Та же, которая лишь называла себя матерью, была не прочь разделить ребенка. Это типичное решение некрофила, озабоченного всегда только вопросом собственности.

Есть люди, которые необыкновенно оживляются, когда говорят о болезнях или каких-нибудь других печальных событиях — смерти, разорении и т.п. Этот некрофильский интерес проявляется не только в разговоре, но и в том, например, как человек читает газету. В первую очередь он читает самое для него интересное — сообщения о несчастных случаях и некрологи. Он также любит на все лады поговорить о смерти: кто умер, и от чего, и при каких обстоятельствах, и кто может умереть в ближайшее время и т.д. Он не упускает возможности посетить похороны, поминки, кладбище. Легко видеть, что эта склонность к траурным церемониям, этот не выходящий за рамки социальных приличий интерес к процессу погребения является слабой формой заинтересованности в могилах и моргах.

Некрофилия в характерологическом смысле может быть описана как страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушать во имя одного лишь разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Это стремление расчленять живые структуры.

Присутствие одной или двух перечисленных черт — недостаточное основание для диагностирования некрофильского характера. На это есть ряд причин. Иногда поведение, указывающее как будто на некрофилию, может быть не характерологической особенностью, а следствием культурной традиции или иных факторов такого же рода.

С другой стороны, для диагностирования некрофилии необязательно одновременное присутствие всех ее характерных черт. Есть множество личностных и культурных факторов, которые могут вносить искажения в картину. Кроме того, некоторые характерные черты не удастся обнаружить у людей, которые их успешно прячут.

Важно понять, что полных некрофилов относительно немного. Рассматривая их как случаи тяжелой патологии, можно попытаться установить на этом материале признаки генетической предрасположенности к данному заболеванию. Подавляющее же большинство людей, как следует из биологических соображений, должно иметь какие-то, пусть слабые, биофильские тенденции. Среди них какой-то процент будут составлять люди, у которых некрофильская ориентация отчетливо доминирует, и мы недалеки от истины, называя их некрофилами. У остальных (они по-прежнему будут составлять большинство) некрофильские тенденции будут сочетаться с расположением к биофилии, достаточно сильным, чтобы это приводило к внутреннему конфликту. Такой конфликт зачастую бывает очень продуктивным. Результат этого конфликта для мотивации личности будет зависеть от ряда переменных. Прежде всего — от относительной интенсивности каждой из двух тенденций: затем — от наличия социальных условий, благоприятствующих развитию той или иной тенденции; наконец — от конкретных событий в жизни человека, которые могут склонить его в ту или другую сторону. За этим следуют люди, у которых отчетливо доминирует биофилия, а слабые некрофильские импульсы легко обуздываются, или подавляются, или выступают в роли индикатора, позволяющего распознавать некрофильские побуждения в себе самом и в других.

И очень немногочисленную группу составляют люди, у которых нет и следа некрофилии. Это чистые биофилы, движимые интенсивной любовью ко всему, что есть жизнь. Среди известных представителей этой категории можно назвать Альберта Швейцера, Альберта Эйнштейна и папу Иоанна XXIII.

Соответственно никакой границы между некрофилами и биофилами не существует. Как и в случае любых других характерологических черт, комбинаций здесь так же много, как и индивидов. Но, как бы то ни было, всегда можно отличить преимущественного некрофила от преимущественного биофила.

Вряд ли стоит говорить, что ярко выраженные некрофилы опасны. Они преисполнены ненависти, расистских предрассудков, движимы жаждой войны, крови и разрушения. Они опасны не только в роли политических лидеров, но и в качестве потенциальных исполнителей "черной работы" на службе любого диктаторского режима. Без них не смогла бы функционировать ни одна система, основанная на терроре и насилии. Но и умеренные некрофилы тоже играют важную роль в политике. Не будучи на первых ролях, они тем не менее необходимы режиму, так как составляют его опору в массах.

... Конечно, излишне доказывать, что деятельность Гитлера была в высшей степени разрушительной. Однако разрушительные действия не всегда являются проявлением разрушительного, некрофильского характера. Был ли некрофилом Наполеон, который без тени сомнения жертвовал жизнью солдат для удовлетворения своего тщеславия? Или множество других политиков и полководцев, по воле которых на протяжении всей истории происходили грандиозные разрушения, — можно ли всех их назвать некрофилами? Несомненно, всякий, кто санкционирует разрушение, демонстрирует этим, что сердце его ожесточилось. Тем не менее есть мотивы и обстоятельства, заставляющие генералов и политических деятелей, которых никак не назовешь некрофилами, отдавать приказы, чреватые сильнейшими разрушениями. В данном исследовании нас интересует в первую очередь не поведение, но характер. Иначе говоря, вопрос не в том, было ли разрушительным поведение Гитлера, а в том, был ли он изначально движим страстью к разрушению, являвшейся чертой его характера. А это уже надо доказывать.

Психологическое исследование, в особенности если предметом его является такая личность, как Адольф Гитлер, должно быть как можно более объективным. Даже если бы Гитлер умер в 1933 г., не совершив еще множества известных действий, повлекших огромные разрушения, его, по всей видимости, уже можно было диагностировать как некрофила, — на основе детального изучения его личности и характера. Крещендо его деструктивных действий, начиная с нападения на Польшу и вплоть до приказа о разрушении большей части Германии и истреблении ее населения, — все это послужило бы тогда лишь подтверждением характерологического диагноза, поставленного до этих событий.

С другой стороны, даже если бы мы ничего не знали о его жизни до 1933 г., многие детали его последующего поведения наталкивали бы нас на мысль о тяжелой форме некрофилии, бывшей действительной причиной его разрушительных действий.

Главными объектами разрушения были для Гитлера города и люди. Великий строитель, с энтузиазмом обсуждавший проекты новой Вены, Линца, Мюнхена и Берлина, был тем же самым человеком, который хотел разрушить Париж, сравнять с землей Ленинград, а в конце концов уничтожить и всю Германию.

Крайним выражением мании разрушения зданий и городов стал приказ, изданный Гитлером в сентябре 1944 г., провозглашавший "тактику выжженной земли". В нем говорилось, что прежде, чем враг оккупирует Германию, "все, абсолютно все, что связано с поддержанием жизни, должно быть уничтожено: списки на получение проводольственных карточек, книги регистрации браков и места жительства, записи банковских счетов. Кроме этого, надо было ликвидировать запасы проводольствия, сжечь фермы, зарезать скот. Нельзя было оставлять даже произведения искусства, уцелевшие в результате бомбардировок. Памятники, дворцы, усадьбы, церкви, оперные и драматические театры — все это надлежало сравнять с землей" (А.Шпеер, 1970). Это означало, что не будет ни питьевой воды, ни электричества, ни санитарного оборудования, а следовательно, начнутся эпидемии, приносящие смерть миллионам тех, кто не сможет убежать.

Шпеер, который был отнюдь не некрофилом, а, напротив, самым что ни на есть биофилом и созидателем, внезапно понял, ознакомившись с этим приказом, какая пропасть разделяет его и Гитлера. Заручившись поддержкой нескольких генералов и партийных чиновников, которым страсть Гитлера к разрушению была столь же чужда, Шпеер, рискуя жизнью, предпринял отчаянные попытки саботировать эти распоряжения. Благодаря усилиям этих людей, а также счастливому стечению некоторых обстоятельств, "тактика выжженной земли" не применялась в последние дни войны в Германии.

Страсть к разрушению прослеживается и в планах Гитлера, относившихся к Польше. После того как эта страна будет повержена, ее жителей предполагалось подвергнуть своеобразной культурной кастрации: образование свести к изучению дорожных знаков и начал немецкого языка, из географии сообщать в основном тот факт, что Берлин является столицей Германии, а арифметику вообще исключить. Медицинское обслуживание тоже было сочтено излишним. Условия жизни планировалось свести к минимальному уровню, необходимому для выживания. Все, на что годились поляки, — это быть дешевой рабочей силой и послушными рабами.

Главными кандидатами на физическое уничтожение были евреи, поляки и русские. Остановимся здесь хотя бы на проблеме истребления евреев. Не будем излагать все связанные с этим факты: они слишком известны. Но следует, пожалуй, отметить, что систематическое уничтожение евреев началось лишь во время второй мировой войны. Нет свидетельств, что Гитлер до этого задумывался об уничтожении евреев как нации, хотя он мог держать свои планы в секрете. До начала войны политика нацистов была направлена на поддержку еврейской эмиграции из Германии, и правительство даже принимало специальные меры, облегчающие евреям выезд из страны. Но вот 30 января 1939 г. Гитлер вполне откровенно заявил министру иностранных дел Чехословакии Хвалковскому:

Слова, сказанные Хвалковскому, особенно интересны с психологической точки зрения. Гитлер здесь явно проговаривается: он приводит не рациональное объяснение (например, что евреи представляют опасность для Германии), а раскрывает один из своих реальных мотивов — месть за "преступление". Садистский характер его ненависти к евреям сквозит в словах, сказанных в кругу ближайших товарищей по партии после партийного съезда: "Гоните их со всякой работы, сгоняйте их в гетто, посадите их за решетку, где они смогут подохнуть, как того заслуживают, и чтобы весь немецкий народ смотрел на них, как смотрят на диких зверей".

Чем более сомнительной становилась победа, тем большую силу набирал Гитлер-разрушитель. Каждый шаг на пути к поражению сопровождался все новыми и новыми кровавыми жертвами. В конце концов, настало время истреблять самих немцев. Уже 27 января 1942 г., то есть более чем за год до Сталинграда, Гитлер сказал:

Когда поражение стало неизбежным, он отдал приказ, приводивший в исполнение эту угрозу, — приказ о разрушении Германии: ее земли, зданий, заводов и фабрик, произведений искусства. С ним вместе должна была умереть его собака. Его подруга, Ева Браун, которая пришла в укрытие, нарушив его приказ, чтобы разделить с ним смерть, тоже должна была умереть. Тронутый таким выражением преданности со стороны фрейлейн Браун, Гитлер вознаградил ее, вступив с ней здесь же в законный брак. Готовность умереть за него была, пожалуй, единственным действием, которым женщина могла доказать ему свою любовь. Геббельс тоже остался верен человеку, которому он продал душу. Он приказал своей жене и шестерым малолетним детям принять смерть вместе с ним. Как всякая нормальная мать, жена Геббельса никогда бы не убила своих детей, тем более — под действием дешевых пропагандистских аргументов, с помощью которых Геббельс пытался ее убедить. Но у нее не было выбора.

Когда ее в последний раз пришел навестить Шпеер, Геббельс ни на минуту не оставил их вдвоем. Она только смогла сказать, что счастлива, поскольку там с ними нет ее старшего сына (от предыдущего брака). Поражение и смерть Гитлера должны были сопровождаться смертью всех, кто его окружал, смертью всех немцев, а если бы это было в его власти, то и разрушением всего мира. Фоном для его гибели могло быть только всеобщее разрушение.

Но вернемся к вопросу, можно ли оправдать действия Гитлера традиционно понимаемыми "государственными интересами", то есть отличался ли он как человек от множества других государственных мужей и военачальников, которые объявляли войны и этим посылали на смерть миллионы людей. В некоторых отношениях Гитлер был совершенно таким же, как и руководители многих других государств, и было бы ханжеством считать его военную политику чем-то из ряда вон выходящим в сравнении с тем, что, как свидетельствует история, делают другие лидеры других сильных держав. Но в случае Гитлера поражает несоответствие между теми разрушениями, которые производились по его прямому приказу, и оправдывавшими их реалистическими целями. Многие его действия, начиная с уничтожения миллионов и миллионов евреев, русских и поляков и кончая распоряжениями, обрекавшими на уничтожение немцев, нельзя объяснить стратегической целесообразностью. Это, без сомнения, результаты страсти к разрушению, снедавшей некрофила. Он ненавидел человечество, ненавидел саму жизнь. Чтобы это стало яснее, попробуем взглянуть на другие проявления его некрофилии.

Ханфштенгль рассказывает о разговоре, состоявшемся в середине 20-х гг., в котором он пытался убедить Гитлера посетить Англию. Перечисляя достопримечательности, он упомянул Генриха VIII. Гитлер оживился:

И действительно, это место казни интересовало его больше, чем вся остальная Англия.

Не менее характерными были шутки, которые Гитлер любил повторять. Он придерживался вегетарианской диеты, но гостям подавали обычную еду. "Если на столе появлялся мясной бульон, — вспоминает Шпеер, — я мог быть уверен, что он заведет речь о "трупном чае": по поводу раков он всегда рассказывал историю об умершей старушке, тело которой родственники бросили в речку в качестве приманки для этих животных; увидев угря, он объяснял, что они лучше всего ловятся на дохлых кошек" (А. Шпеер, 1970).

На лице у Гитлера постоянно сквозила брезгливая гримаса, словно он принюхивался к неприятному запаху. Она хорошо различима на многих его фотографиях. Смех его был неестественным. На фотографиях видна принужденная, самодовольная ухмылка. Особенно ярко запечатлелась она в кадрах кинохроники, снятых, когда он был на гребне удачи, сразу после капитуляции Франции, в железнодорожном вагоне в Компьене. Выйдя из вагона, он пляшет некий "танец", похлопывая себя руками по ляжкам и по животу, а затем гнусно улыбается, будто только что проглотил Францию.

Во всех этих чертах отчетливо проявлялась страсть Гитлера к разрушению. Однако ни миллионы немцев, ни политики всего мира не смогли этого увидеть. Наоборот, они считали его патриотом, движимым любовью к своей родине, спасителем, который избавит страну от унижений Версальского договора и от экономической катастрофы, великим зодчим новой, процветающей Германии. Как же могло случиться, что немцы и другие народы мира не распознали под маской созидателя этого величайшего из разрушителей?

На это было много причин. Гитлер был законченным лжецом и прекрасным актером. Он заявлял о своих миролюбивых намерениях и после каждой победы утверждал, что в конечном счете все делает во имя мира.

В дополнение к некрофилии Гитлер может служить также примером садистского типа личности, хотя черты садиста в его характере несколько смазаны благодаря интенсивному действию страсти к чистому разрушению.

Вместе с тем со свойственной ему мазохистской покорностью он считал, что действует, подчиняясь высшей силе, будь то Провидение или биологические законы. Как-то в одной фразе он выразил и свой садизм, и свою некрофилию: "Все, чего они (массы) хотят, это чтобы победил сильный, а слабый — был уничтожен или безжалостно подавлен" (А. Гитлер, 1943). Садист сказал бы просто: "подавлен". Только некрофил мог потребовать "истребления". Союз "или" в этой фразе указывает на связку садизма и некрофилии как разных сторон личности Гитлера. Однако у нас есть убедительные свидетельства, что страсть к истреблению была в нем сильнее, чем страсть к подавлению.

Тремя другими чертами его характера, тесно связанными между собой, были его нарциссизм, уход от реальности и отсутствие любви, тепла и привязанности к кому или чему бы то ни было.

Половая жизнь Гитлера была предметом самых различных спекуляций. Многие авторы утверждают, что он был гомосексуалистом, но соответствующих свидетельств нет, и кажется, это было не так. С другой стороны, ничем не подтверждено, что его половая жизнь была нормальной и что он вообще не был импотентом. Основным источником сведений об этой сфере жизни Гитлера являются воспоминания Ханфштенгля, который в 1920-е и в начале 1930-х гг. провел с ним немало времени в Мюнхене и в Берлине.

Ханфштенгль передает слова, сказанные Гели Раубаль своей подруге: "Мой дядя чудовище. Невозможно представить, чего он от меня требует!" Это косвенным образом подтверждает другая история, которую приводит Ханфштенгль, рассказанная ему Ф. Шварцем, казначеем Партии в 20-е гг. Как тот утверждал, Гитлера шантажировал человек, завладевший порнографическими рисунками, на которых Гитлер изобразил Гели в таких положениях, "которые отказалась бы принимать любая профессиональная натурщица". Гитлер распорядился выдать требуемую сумму, но не позволил уничтожить рисунки. Они хранились затем в его сейфе в Коричневом Доме. Никто не знает, что на них было изображено, но вряд ли это была просто обнаженная Гели, ибо в Мюнхене в 20-х гг. такой сюжет не мог быгь достаточно компрометирующим, чтобы шантажировать Гитлера. Вероятно, что сюжеты рисунков были связаны с какими-то извращениями и что сексуальные наклонности Гитлера носили ненормальный характер. Но мы не можем с уверенностью сказать, что Гитлер был абсолютно не способен совершать нормальный половой акт, как это утверждает Ханфштенгль. Однако можно предположить, что сексуальные привычки такого холодного, внутренне скованного человека, с явными садистскими и некрофильскими наклонностями, каким был Гитлер, носили извращенный характер. Впрочем, вряд ли стоит при отсутствии данных пытаться представить детальную картину его сексуальных предпочтений. Я думаю, что как минимум можно быть уверенным, что с женщинами, стоявшими ниже него, сексуальные отношения складывались по анальносадистскому типу, а с женщинами, вызывавшими его восхищение, — по мазохистскому.

Мы также ничего не знаем о его сексуальных отношениях с Евой Браун, но нам известно довольно много об их взаимоотношениях на эмоциональном уровне.

Интересным документом, свидетельствующим об отношении Гитлера к Еве Браун, является ее дневник. И хотя местами ее почерк неразборчив, там можно прочитать примерно следующее:

Известная киноактриса Рене Мюллер рассказала о том, что случилось в тот вечер, когда она была приглашена в резиденцию канцлера. Она была уверена, что он хочет с ней переспать. Они оба уже разделись и вроде бы собирались лечь, когда Гитлер внезапно повалился на пол и стал умолять, чтобы она его ударила. Она не решалась, но он просил ее, говорил, что он ни на что не годится, обвинял себя во всех грехах, и униженно ползал перед ней, как в агонии. Сцена эта стала для нее невыносимой, и она в конце концов вняла его уговорам и ударила его. Это его страшно возбудило и он просил еще и еще, бормоча, что это больше, чем он мог ожидать, что он недостоин находиться с ней в одной комнате. Она продолжала его бить, и он все больше приходил в возбуждение. Вскоре после этого Рене Мюллер покончила с собой.

Были и другие женщины из высшего класса, про которых говорили, что у них роман с Гитлером. Но мы не знаем, как далеко заходили эти отношения. Примечательно, что многие женщины, испытавшие близость с Гитлером, покончили или пытались покончить жизнь самоубийством: Гели Раубаль, Ева Браун (дважды), Рене Мюллер, Юнити Митфорд и еще несколько более сомнительных случаев, о которых упоминает Мазер. Трудно удержаться от замечания, что страсть Гитлера к разрушению распространялась и на них.

В заключение я должен сказать, что, помимо очевидной академической задачи, которую я ставил в этом исследовании, пытаясь проиллюстрировать теоретические понятия садизма и некрофилии, я имел в виду и еще одну цель. Я хотел указать на распространенное заблуждение, которое не позволяет нам распознавать в своей среде потенциальных фюреров до того, как они покажут свое настоящее лицо. Мы почему-то считаем, что порочный, склонный к разрушению человек должен быть самим дьяволом и выглядеть как дьявол. Мы убеждены, что у него не может быть никаких достоинств и что лежащая на нем каинова печать должна быть очевидной и различимой для каждого.

Такие дьявольские натуры существуют, однако они чрезвычайно редки. Как мы уже имели возможность убедиться, деструктивная личность демонстрирует миру добродетель: вежливость, предупредительность, любовь к семье, любовь к детям, любовь к животным. Но дело даже не в этом. Вряд ли найдется человек, вообще лишенный добродетелей или хотя бы благих порывов. Такой человек находится на грани безумия или, что в принципе то же самое, является "моральным уродом". Пока мы не откажемся от лубочного представления о пороке, мы не научимся распознавать реальное зло.

Наивная уверенность, что порочного человека легко узнать, таит в себе величайшую опасность: она мешает нам определить порок еще до того, как личность начнет свою разрушительную работу. Я считаю, что в большинстве своем люди редко обладают столь сильными разрушительными наклонностями, какие были у Гитлера. Но даже если такие люди составляют всего десять процентов, этого вполне достаточно, чтобы, приобретая власть и влияние, они представляли реальную угрозу для общества. Конечно, не всякий разрушитель способен стать Гитлером, если у него нет соответствующих талантов. Но он может стать эффективным эсэсовцем. С другой стороны, Гитлер не был гением, и способности его не были сверхъестественными. По-настоящему уникальной была социально-политическая ситуация, в которой он мог подняться до таких высот. Не исключено, что среди нас живут сотни потенциальных фюреров, которые смогут прийти к власти, если пробьет их исторический час.